A Sinistra | А Синистра | Левый Путь - Виктор Олегович Пелевин

Мало того, слова эти звонко и светло отзывались в моем сердце. Прежде я испытывал подобное только в детстве.

АФФИДАВИТ АКУРКОВА

Откровенный рассказ крутильщика своему духовному брату о мистерии земного шара и тайне свободной воли.

часть первая

Я пишу этот аффидавит не с целью войти в историю или оправдаться перед потомками. Подобное не занимает меня совсем. Но открывшаяся мне истина слишком важна, чтобы угаснуть с огоньком моего разума.

У меня есть долг перед светом, озарившим мрак моего бытия. Пусть после моего ухода этот аффидавит поможет простым и бесхитростным людям нашего мира, перед которыми я так виноват.

Не стану много говорить о себе. Я получил образование в точных науках и добился многого еще в юности. Я работал на жирных котов, обворовавших советскую старость, верно служил их алчности и питался объедками с их стола.

Ни один юрист не доказал бы, что мы украли чьи-то деньги. Но всем было понятно – мы распилили то самое будущее, за которое умирали отцы, деды и прадеды советских трудяг. Совки еще надеялись, что юная гостья из будущего шагнет с телеэкрана в их бетонные боксы, а мы уже вовсю шортили деривативы их погребальных фьючерсов.

Я отвечал за алхимическую (по Соросу[3]) перегонку украденного и парковку вырученных средств. В сущности, кормило меня людоедство (теперь, btw, это официально признано на всех уровнях).

Алхимия финансов в том и состоит, что людей превращают в золото. Я утешал себя тем, что это общий бизнес хозяев нашего мира, и не видел здесь моральных проблем. Я был хорошим менеджером и относился к своим занятиям с иронией.

Так в те дни жили – вернее, пытались жить – все.

Когда над миром разбушевалась гроза, карма привела меня в Лондон. Говорить о своей работе не стану – она не имеет отношения к аффидавиту. Скажу только, что там я окончательно разуверился в людях.

Мое сердце, однако, было еще живо. В свободное время я читал и размышлял, пробуя также писать. Как и всякий застрявший в Лондоне русский человек, я быстро сделался консерватором и традиционалистом. Тайных своих взглядов, конечно, я не афишировал.

Огромное влияние оказали на меня прозрения Поршнева, еще в прошлом веке раскрывшего главные технологии либеральных суггесторов в годину российских неустройств. Я мечтал отлить свое понимание проблемы в труд, объясняющий нашу цивилизационную немощь, и даже придумал название: «Пролегомены к Просранному, или Тотемом по Табу».

Первая часть моего опуса была о том, что со времен крещения славяне отдают свою надстройку на аутсорс, отчего в наши дни их способен надолго загипнотизировать любой бродячий цирк. В антрактах же нас месмеризируют европейские масоны, обучая видеть в зеркале жопу, и это главное содержание нашей вольнолюбивой культуры.

Вторая часть была о связи между муравьиными зомби-микрогрибами и корпоративными медиа. Параллель была следующей: медийная нервная система общества, информирующая людей о надвигающихся бедах, становится главной бедой сама – примерно как в случае с муравьем, управляемым грибами-паразитами.

Зомби-грибы действуют на нервную систему насекомого, заставляя его подниматься на высокую точку, где гриб выпускает споры. Есть и другие похожие биотехнологии – например, волосатики и нематоды принуждают кузнечиков и сверчков искать воду и прыгать в нее, чтобы червь мог покинуть их тело. Нечто близкое делают паразиты гусениц и корпоративные СМИ.

Узнать, что чувствует в такой ситуации муравей или кузнечик, трудно, поскольку среди зараженных насекомых не проводят опросов общественного мнения. Но понять это можно косвенно, анализируя собственное психосоматическое состояние после просмотра новостей. Трудно поверить, но целые народы до сих пор не понимают, почему национальные медиа постоянно велят им искать воду. Мало того, несколько раз воду почти нашли, но мир каким-то чудом уцелел.

Работа шла медленно – я закончил лишь вступление, да и его хранил в зашифрованной папке. Возможно, мне не хватало интеллектуальной смелости. Все-таки жил я в Лондоне, где несложно присесть на несколько лет за пост в соцсети. А может, я заранее понимал: что я ни напиши, российское ротожопие все равно напялит выброшенный Америкой розовый парик – только не сейчас, а лет через пять-десять, когда найдет на помойке духа его гнилые лоскуты.

Говорю обо всем этом лишь для того, чтобы обрисовать бесплодную пустыню, где блуждал мой ум. Как далек я был в те дни от истины!

Но я не сдавался. Я жадно изучал книги, соединявшие открытия науки и религиозные прозрения в один узел, и часто замирал над страницей в предчувствии откровения.

Но оно так и не наступало.

Я пробовал заниматься разными видами медитации, увлекался каббализмом (к нему рано или поздно приходит любой каннибал), практиковал осознанность в присутствии (особенно когда в офисе было мало дел), изредка присутствовал в осознанности и даже получил от Maharishi Group персональную трансцендентальную мантру на обороте открытки с нарядным Дэвидом Линчем в полосатом гробу.

Словом, я был весьма продвинутым интеллектуалом, пытающимся не только заработать денег, но и сберечь в себе божью искру. Хоть я и кормился всю жизнь при штабах мирового зла, я верил, что не слишком измазался в нем сам.

Однажды дело привело меня в гости к банкиру Денькову, жившему тогда в Лондоне. Я знал его еще с России – хоть мы и не были друзьями, но встречались в обществе и беседовали о многом.

Деньков был прежде крупным богачом, но из-за разных пертурбаций потерял практически все, вдобавок заболел почти смертельно – но чудом вылечился и остался жив. У него осталось довольно средств для безбедной жизни, но поведение его сильно изменилось. Ходили слухи, что он повредился в разуме.

Я ожидал, что увижу сломленного человека – но его вид меня удивил. Он выглядел умиротворенным и счастливым. Глаза его сияли пониманием и добротой. Казалось, в душе его горит какая-то лампадка, озаряющая своим блеском все, на что он смотрит.

Мы обсудили вопрос, по которому я пришел (он был пустяковым), и откупорили кларет.

Прежде Деньков не пил ничего дешевле двадцати ка, но как упал на девять ярдов, смирился до штуки. Кларет, тем не менее, оказался превосходным. Мы допили бутылку; можно было уходить, но я медлил.

Льдистый свет, струившийся из глаз Денькова, завораживал – и мне хотелось узнать, в чем причина